http://www.moldova.org/dumitru-crudu-eu-sunt-roman-dar-nu-sunt-demagog/

Dumitru Crudu: Eu sunt român, dar nu sunt demagog - Moldova.org

Se ştie că, în Rusia lui Putin, nu ai voie să critici Rusia. Oricine îndrăzneşte s-o facă, devine o persoană indezirabilă. Are neplăceri, este dat afară de la...

moldova.org

http://artsites.uottawa.ca/margento/en/2014/04/21/felix-nicolau-on-romanian-poetry-manifestos-of-the-1990s-and-2000s/

Felix Nicolau–On Romanian Poetry Manifestos of the 1990s and 2000s | margento

Poetic turmoil and half-fledged creativity   What degree of independence from the social context can poetry reach? When I say “social” I mean politics as well.

artsites.uottawa.ca

Va doresc PASTE FERICIT!!!

Думитру Круду (родился в 1967 г.) Ныне едва ли не самый известный из молдавских драматургов нового поколения, а так же автор романа «Бойня в Грузии» и нескольких книг прозы, Круду начинал как поэт и – что бывает крайне редко – не перестал быть прекрасным поэтом, в чем не оставляет сомнений его недавно вышедшая книга стихов, вернее – поэма (поэма в том же роде, как и «Москва-Петушки») – «Шарфы в небе» («Eşarfe оn cer»). Его стихи – чистой воды волшебство в духе «когда б вы знали, из какого сора». То, что делает Думитру – кажется невозможным: состав его поэтической речи – пыль и грязь любой и каждой дороги, по которой ходят все. Но в магнетическом поле его дара этот сор завихряется в течения, закадровые гольфстримы, устремляясь к живой жизни под многими звездами. Думитру стал причиной радикального обновления румынского поэтического языка не в меньшей, если не в большей степени, чем его друг Мариус Януш, с которым они вместе некогда провозгласили манифест фрактуризма (который у Круду больше трансформировался в антиметафорический минимализм).

Думитру Круду

Поэма после моего самоубийства

Думитру Круду – незначительный персонаж – я говорил тебе –

Мы могли бы общаться хоть в пальто.

Почему ты не улыбаешься широко? Ты не поверила мне.

Я сказал: нужно говорить очень

Красивые слова, когда просыпаемся, пока

Поток воды

Еще не коснулся нашей кожи.

Тогда еще я был в Тбилиси.

С Кавказа я вернулся с единственной фоткой.

Друзья мои торговали ядрами орехов.

Теперь никого из них уже нет в живых.

Скажи мне, прошу, скажи, что ты делала в 1987-м?

Позже ты мне сказала, что тебе очень нравились кошки.

Позже я увидел тебя на пирсе

В Констанце, а ветер вырывал из твоих рук

Обертку от  шоколада.

Я понял, что тебе есть что скрывать

На тех берегах.

Я догадался, насколько чужим может быть

Человек,

Сошедший с поезда, который

Идет с Кавказа.

Я хотел крикнуть и крикнул,

Я - человек у которого нарывы

Растут на одежде.

Я крикнул, я очень сильно хотел быть

Счастливым в 1992 и не был,

Только печаль как клещи в мозгу

Вытягивает на поверхность

Мутные воды моря.

Эй, в лесу, на который

опустились сумерки,

что-нибудь очень веселое скажи мне.

Не вышло.

Первый раз я попал

В Румынию в 1991 и не

Знал, что Румыния это ты,

И не знал, что Тбилиси

Это ты.

В декабре-месяце я коснулся

твоих грудей руками.

Я не смог противостоять холоду.

И сделалось еще

Холоднее.

Разумеется, в одном из тех

Домов, где темно,

Живешь ты.

Ты – моя Румыния, с которой,

Так же как и Мариус Януш, я ложился

Каждый вечер.

Эй, ты мой кусок

Хлеба,

Мой последний лей,

Оставшийся

В моем кармане.

Затем я узнал города

Ардяла и Мунтении,

Они давали мне пинок под зад,

и у всех был твой облик.

Эй, над Кавказом

Я узнал, что ты есть и , вот,

Эта печаль

И,

Вместо тебя,

Приходит холод и снегопад

На пирсе в Констанце,

Где ели мы шоколад.

Твой отец был большим

шефом на заводе в Ардяле,

а ты всегда ела во дворе,

потом ты сделала

аборт.

Эй, почему ты не улыбаешься широко,

почему не расскажешь

анекдот?

Всех наших детей мы убили –

Так сильно хотели мы

Быть одни.

Теперь мы стали совершенно

Чужими людьми,

Держа в руках

Листья ореха

В поезде,

Напиваемся вусмерть

И

Любовь

Не кажется устаревшим

Словом,

Просто

Скверно пахнет.

Эй, в Тбилиси принимали

Ванну два раза в день,

Когда мы познакомились

Мы были поношенными

Людьми.

У нас больше нет идеалов. Не

Верим уже ни во что. Над

Землей уже не возносимся

С бутылками водки в

Руке,

Пьяные в стельку над Кавказом.

Мои друзья погибли. Я

Ношу

Их одежды, и ты

Умерла,

И я ношу твои юбки

И под

Моей рубашкой

Фотки с твоими грудями.

Румыния умерла. Кавказ

Мертв.

Думитру Круду – человек

С шарфом, привязанным к шее.

Не знаю, что будет,

Но то, что было –

Было очень плохо.

Эй, те, кому нужны

мои одежды,

можете взять их прямо сейчас,

ты не хочешь?

Улыбнись широко.

Твой отец был большим

Директором завода,

А ты

Умерла.

Стою у стола

И замечаю

Что

Скулы мои - твои,

Что губы мои –

твои.

Не могу смеяться, не могу

Улыбнуться, не могу

Вымолвить

Ни слова.

После того как я покончил собой,

Я рассмеюсь со слезами

И

Крикну:

Ты есть,

Ты

Е

С

Т

Ь,

А меня больше нет,

И я буду счастлив,

И мир рассмеется, и

Будет

В городе

Праздник боль-

шой.

Когда мы познакомились, ты принимала ванну по три раза в

День,

Когда мы увиделись в первый раз, в городе еще был свет.

В декабре-месяце тебе было очень холодно.

С твоим отцом я ни разу не выпивал.

Мы были веселые. Мы были очень веселые.

Я ни разу не танцевал в твоем доме.

С твоей мамой обменялся парой слов.

Тебе подарил рубашку без пуговиц.

Эй, теперь вечером темно на улицах.

Теперь наше направление изменил ветер.

Мы вместе познали печаль в барах

И ушли, но это ничего не изменило.

XXXXX

димитрий вопрошает скатерти приподнимаются как и юбки девушек ветер поддувает заворачивает на стол бутылки бокалы звякают юный поэт пьет пиво несколько взрослых в уголке а когда вы обычно пишите спрашивает димитрий утром вечером пиво шипит на столе женщина слушает ветер дует у меня утром не получается знаете кто-нибудь рядом знаете отвечает один из них

traducere si prezentare de Oleg Panfil

am descoperit un prozator atat de fain, dar nu am sa va spune cine e.

Observator CULTURAL

Anton cel Norocos

 Autor: Bogdan-Alexandru STĂNESCU

 

Aristotel argumentează, în Poetica sa, că originea comediei stă în descrierea unor defecte ce nu reuşesc să stîrnească nici compasiune, nici durere, cele două fiind incompatibile cu acel fior din care se naşte rîsul. Lucru nu foarte valabil, spune James Wood în cartea lui despre literatura comică a secolului al XX-lea (The Irresponsible Self: On Laughter and the Novel), în cazul prozei moderne, care se aşază cu totul sub umbrela tragicomediei. Sau a satirei apocaliptice, aş adăuga, aducîndu-l pe Northrop Frye în discuţie. Comedia modernă se dezvoltă în paralel cu evoluţia concepţiei noastre despre personaj, a cărui lume interioară este atît de vastă, încît devine insondabilă. Tot aşa, comicul apare tocmai din conflictul dintre acea nemărginire a interiorităţii şi acţiunile limitate, iresponsabile ale personajelor. Personajul este unul necreditabil, naratorul este necreditabil, autorul în sine nu mai primeşte încrederea noastră. Unde ne punem noi voturile, domnilor/ doamnelor? În ce urnă? Păi, în singura care ne poate oferi certitudinea necesară progresului cotidian, adică în cea a lumii care funcţionează pe baza unor reguli puse în aplicare de mii de ani şi în principiul ordonator al bunului- simţ.

 

Comedia modernă plasează faţă în faţă lumea mecanică şi actele iresponsabile ale personajelor sale. Nu am înţeles niciodată de unde vine lipsa de apetit a literaturii noastre pentru comedia de calitate. Autorii noştri de literatură umoristică bună se numără pe degetele de la o mînă. Cît despre literatura scrisă din 2000 încoace, predomină umorul involuntar.

 

În această cheie a comicului trebuie citit romanul lui Dumitru Crudu, pe care-l aşez în familia eterogenă, însă bine reprezentată a tragicomicilor lucizi. Şi, de ce să nu recunosc, mi-a adus atîta plăcere acest roman, cum n-am mai simţit de la prima lectură a lui Jim cel norocos sau a romanelor lui Woodehouse. În orice caz, e mai bun decît tot ce scrie Tom Sharpe.

 

Meet Anton Şleahtiţchi: poet basarabean pripăşit prin Braşovul unde a făcut Facultatea de Litere, jurnalist feroce al Monitorului de Braşov, etern îndrăgostit, suferind de ejaculare precoce şi mai tot timpul beat. Din chiar primele secvenţe ale romanului, o cunoaşte pe Lora, cea mai frumoasă fată din oraş, curva fatală, care, după cîteva beri, îl însoţeşte la Craiova, unde poetul e invitat la un festival de literatură. De aici, proza e ca un bulgăre care o ia la vale şi se transformă în ditamai avalanşa, o caracteristică principală a romanului umoristic. Exagerarea îşi are funcţia ei esenţială în genul acesta de proză din simplul motiv că cititorul nu trebuie lăsat să respire, nu trebuie lăsat să se reîncadreze în coordonatele bunuluisimţ. O altă trăsătură a romanului comic este fundamentala sa intertextualitate, care trebuie citită aici nu neapărat ca trimitere la alte texte, ci ca punere în discuţie a relaţiei realitate-text.Don Quijote este opera tutelară aici. Convenţia literară este atît de puternică tocmai pentru a sluji neverosimilul şi pentru a oferi un podium sub picioarele naratorului necreditabil, care încearcă (altă sursă a umorului) să credibilizeze personajele şi acţiunea.

 

Din Craiova, unde Lora şi prietenele ei, care nu mai scriseseră în viaţa lor o poezie, devin remarcatele festivalului (romanul lui Crudu îşi atinge climaxul satiric pe două filoane: atunci cînd atacă lumea literară şi penibilul inerent celor ce-o populează şi atunci cînd dă tîrcoale relaţiei bărbat-femeie, de un caricatural savuros), poetul îşi duce prietena în Piteşti, unde un deosebit de amuzant episod îi are în prim-plan pe Călin Vlasie, editorul, împreună cu dobermanul său, cameo pe care l-am gustat, sincer să fiu, cu delicii. De altfel, la capitolul cameo, cartea stă bine: de la întreaga Şcoală de la Braşov şi pînă la numele Iuliei Popovici ca autoare a unei raderi, Dumitru Crudu ţine să-şi presare romanul cu asemenea ocurenţe pseudoliterare.

 

Nu am de gînd să povestesc romanul, pentru că, aşa cum spun minţile luminate, nu poţi explica prea bine comicul. Nu sînt de acord, dar nici n-aş vrea să le răpesc altora bucuria de a intra în lumea lui Anton Şleahtiţchi Esq. Aş adăuga însă apariţia americanului, un trickster extrem de potent, care străbate ţara în lung şi-n lat, pe urmele lui Anton, pentru a ajunge, în final, la Chişinău, unde devine centrul atenţiei mass-mediei. Anton mai are, între timp, două poveşti de dragoste, una reală, altă imaginară, idealizată, ajunge să doarmă prin parcuri, cunoaşte gloria jurnalistică, dar şi decăderea celui împotriva cărora se coalizează mediocrii, e bătut bine, în repetate rînduri, de români, de basarabeni, ajunge dezbrăcat şi plin de noroi în satul natal, vinde vaca familiei, mituieşte vameşii pentru a se întoarce la Braşov etc. Am avut în minte două cărţi cînd am citit romanul lui Dumitru Crudu: unul a fost Jim cel norocos, bineînţeles, dar comparaţia se susţine pînă într-un punct, adică doar la nivel de personaj căruia i se întîmplă toate relele din lume – la Kingsley Amis, intensitatea comicului creşte de la o pagină la alta, pînă la a culmina cu celebra conferinţă ţinută în stare de ebrietate în faţa întregii facultăţi. La Dumitru Crudu, şi aici intervine comparaţia cu Moscova-Petuşki, intensitatea e aceeaşi de la prima la ultima pagină – romanul îşi căpătă farmecul din aspectul sinuos al traseului şi din aventurile picarului său, Anton. Încă un personaj de care mi-a amintit Anton Şleahtiţchi este doctorul Merivel, dinRestauraţia lui Rose Tremain.

 

O altă sursă a comicului e limbajul, bineînţeles, pentru că atît naratorul, cît şi personajele sale îmbină rusismele cu moldovenismele, cu româna literară, de aici ieşind un haloimăs extrem de amuzant. Limbajul e foarte important pentru că reflectă epidermic structura cărţii, acel drum care coteşte înnebunitor cînd la stînga, cînd la dreapta. Limbajul va reproduce zbaterile naraţiunii tocmai prin schimbarea registrelor sale, de multe ori în aceeaşi frază.

 

La fel, personajele cameleonice, personajele descrise printr-o unică trăsătură (un coleg de redacţie care nu poate face altceva decît să mimeze vorbirea basa cînd îl vede pe Anton, pe care îl acuză că ar fi agent KGB), personajele mefistofelice, cele construite din capul locului ca piloni de rezistenţă ai umorului (cei doi cerşetori, unul semănînd perfect cu Emil Constantinescu, celălalt cu Ion Iliescu, care se nutresc din simpatia publicului pentru preşedinţii respectivi) etc.: rolul lor e de a crea jaloane printre care picarul Anton să îşi realizeze slalomul existenţei.

 

Am şi o observaţie mai puţin plăcută: neglijenţa de ordin stilistic. Timpuri verbale amestecate adesea, cu totul şi cu totul aiurea, agramatisme, sintagme folosite impropriu, virgule puse după ureche, foarte, foarte multe greşeli de tastare. Cartea pare scrisă cu o noapte înainte de publicare, lucru care mă uimeşte la un autor cu experienţa lui Dumitru Crudu. Lectura romanului necesită un exerciţiu de moşire a formei din blocul de erori. Însă – de ce nu? – cu atît mai amuzant/uimitor e că literatura îşi păstrează farmecul.

 

 

Dumitru CRUDU
Un american la Chişinău
Prefaţă de Liviu Antonesei
Casa de pariuri literare, Bucureşti, 2013, 320 p.

ce bine e ca mai sunt atatea carti bune pe care inca nu le-am citit!!!