Un capitol din romanul meu OAMENI DIN CHISINAU tradus in rusa de catre Ivan Pilchin

ДЕБРИ ПОСРЕДИ ГОРОДА

Телефон зазвонил после того как Вова вошёл в ванную и стал принимать душ. Хоть он и дребезжал, не переставая, уже битых пять минут, я не вылезала из постели и не подходила к аппарату, поскольку надеялась, что тот, кто так настырно пытался к нам дозвониться, рано или поздно угомонится и отстанет. Оттого-то, скрестив руки на затылке, я лежала и воинственно глядела в потолок. Ну, чтоб его! Заглушая Вову, который пытался исполнить под душем трель, телефон звенел без передышки, и окончательно вывел меня из себя. Увидев, что телефон звонит без остановки, я в конце концов раздражённо подняла трубку и очень низким голосом, словно из погреба, заорала на того наглого типа, на него или неё, желавшего любой ценой поговорить с одним из нас. Вова мылся с открытой дверью и я не могла не обратить внимания на то, как он, распевая во всю глотку, стоял прямо, будто столб, и мылил себе ягодицы. Его голос впивался мне в уши, словно нож в огромный и мягкий кусок плоти. Его пение закралось в меня настолько глубоко, что я сразу даже и не врубилась, с кем говорю. Белые клочья пены украшали его живот и ноги. Сейчас он тщательно мылил рёбра, и ни с того ни с сего у него встал. В тот момент его член был похож на флаг, воткнутый в заснеженную горную вершину. Мои ладони молниеносно вспотели, и трубка могла вот-вот соскользнуть на постель. Чтобы как-то её удержать, я отёрла её своим неглиже. На другом конце провода пыхтела Наташа, которая через три часа уезжала в Москву. Она не могла не слышать лалаканья Вовы, однако никак это не прокомментировала, а только позвала нас проводить её на автовокзал и я ответила ей, чтобы она не беспокоилась, и что мы обязательно придём. Теперь Вова мылил свои яйца, похожие на розовые помпоны, и принялся насвистывать другую песню. Моё сердце колотилось всё сильнее и сильнее, так что я повернулась к ванной спиной и принялась вытягивать из Наташи, кому же она продала квартиру. Нет, она ещё не нашла покупателя. Невольно, мой взгляд скользнул к зеркалу, в отражении которого я увидела Вову, белого с ног до головы, без остановки певшего и пожиравшего меня глазами.

Его голос накладывался на слова Наташи, которая уже в сотый раз долбила, чтобы я пошла на автовокзал провести её, и я снова, мягким, будто мармелад, языком, пообещала, что непременно приду. Голос Вовы крошил её слова на мелкие кусочки, однако же, от меня не могло ускользнуть, как, спокойно продолжая, она настаивала, чтоб мы встретились как можно скорее, где-то через час, и не на автовокзале, а перед поликлиникой, на бывшей Киевской улице, и, после небольшой заминки, я уверила её, что мы обязательно придём. Весь мокрый, Вова вышел из ванной и, став посреди прихожей, принялся протирать тело цветным полотенцем. Не знаю почему, но ему очень сильно нравилось сушить феном волосы, украшавшие пенис. Ухо, прижатое к телефонной трубке, вспотело, а я полыхала так, словно пробежала спринт под дождём. Вова вошёл в комнату, обернув свой торс полотенцем, которое вдруг просто-напросто, соскользнуло на пол. Через несколько секунд трубка выпала у меня из рук, а когда через полчаса я подобрала её снова, Наташи уже не было. Я поднялась и тоже пошла в ванную, чтобы искупаться. Сняв одежду, я встала под струю горячей воды, когда Вова вдруг открыл дверь. Через час мы встретились с Наташей перед поликлиникой, а я вся была раскисшая и усталая. Как будто почувствовав это, она, ничего не сказав, пошла вперёд. Вова шёл справа от меня и без смущения принялся подкатывать шары, время от времени срывая у меня поцелуи. Он шептал мне на ухо, что ему не терпится засадить мне снова и настаивал бросить к чёрту эту Наташу посреди улицы, чтобы по-быстрому перепихнуться в каком-нибудь проулке потемней.

Чего уж там, сутулясь и брызгая слюной, словно мартовский кот, он просто воротил меня обратно. Наташа замерла у стадиона Динамо и вспомнила, как мы втроём гуляли по этому кварталу, и пожалела о том, что уезжает. Она чуть не плакала. Потом и впрямь распустила нюни. Я с трудом уговорила её не реветь. Перед Шахматным Клубом Вова предложил нам сесть в маршрутку, но я уломала их пойти пешком, чтобы срезать путь через парк Валя Морилор. Нежась в желтоватых переливах солнца, мы весело шаркали по спиральным аллеям, поднимавшимся к лесистому покрову холма. Я шла рядом с Наташей и старалась уговорить её остаться в Кишинёве, а Вова, хоть он и видел, что одна из наших лучших подруг навсегда покидает Молдову, беззаботно посвистывая, шёл вперёди нас на расстоянии брошенного камня. Нежданно-негаданно, асфальт сморщился и, спохватившись, мы поняли, что идём уже не по парковой алее, а топаем по пыльной грунтовой дороге, по лесу. Словно покрывало, лес вокруг нас простирался почти до самого южного вокзала. Мы не успели и глазом моргнуть, как небо потемнело и начало мелко моросить. С весёлым свистом, Вова скрылся среди деревьев где-то вдалеке от нас, тогда как я гнула своё, напоминая Наташе, что каждый день Молдову покидает по меньшей мере один из наших соотечественников, а это могло означать ничто иное, как то, что скоро в этой стране и следа не останется от русских, и всё это после того как наши деды кровь свою проливали ради освобождения этих земель, которые мы же сами добровольно и покидаем. Однако мне никак не удавалось уговорить её вернуть билет и остаться, тем более, что она спокойно отвечала мне, что едет не куда-нибудь, а в Москву, а Москва, как-никак, это столица нашей исторической родины. Но я не соглашалась с её мнением, потому что только здесь, вдали от России, всё ещё можешь чувствовать себя по-настоящему русским, на которого возложена благородная миссия, тогда как там, в Москве, ты на самом деле становишься обычным человеком, таким же, как и многие вокруг, как миллионы русских, ведь кого уж там удивишь тем, что ты русский, если все вокруг русские, тогда как здесь, где нас со всех сторон обступили молдаване, совсем другой компот. Наташа, однако, возразила, сказав, что её поездка в Москву и близко не означает, что она порывает с Молдовой, скорее даже наоборот. Внезапно полило как из ведра, зачастивший дождь стёр с лица Вовы улыбку и он посмотрел на меня мутным и горящим взглядом. Повернув голову в мою сторону, он стал упрекать меня, что я затащила его в эти одичалые места по такой погоде. Несмотря на это, он всё ещё томно держал меня за руку. Однако тропинка, по которой мы пробирались к автовокзалу, затерялась в грязи, и это испортило ему кайф, но не расстроило настолько сильно, чтобы, после того как Наташа ушла вперёд, не прижать меня к дереву и не выпалить мне в лицо, что, если бы сейчас мы были одни, он поимел бы меня прямо в лесу, как бы при этом сильно не лило. Но нет, мы были не одни, а ливень, застучав как барабан, зачастил ещё сильнее. Вова отцепился от меня и попытался догнать Наташу, однако потерял равновесие и, не зацепись он за ветку вяза, уже давно бы мог быть на дне оврага. Забравшись на вершину склона, мы обнаружили, что промокли до костей. Уже издалека было видно, что больше всех психовал Вова, сильно расстроенный и доведённый до белого каления видом своих же, утопавших в грязи, чёрных туфлей с заострённым носом, и я понятия не имела, что же мне сделать, чтобы укротить его гнев. Я попыталась подойти и поговорить с ним, однако он сокрушённо водил глазами по своим туфлям, залепленным грязью, и без конца сетовал на то, что южный автовокзал так далеко. Потом он вылупился на меня и вынул свою руку из моей, настаивая на том, чтоб мы непременно вернулись в город и взяли такси, но вся беда была в этом крутом и скользком склоне. Сможем ли мы взобраться по нему на своих двоих? Наташа сомневалась, а Вова махнул на нас рукой и стал поспешно спускаться к осушенному озеру внизу долины, но невзначай ноги его заскользили вверх и он грохнулся на спину, украсив свой чёрный костюм бесчисленными пятнами грязи.

Я протянула ему руку, чтобы помочь встать, но мой любимый сердито оттолкнул её в сторону и схватился за локоть Наташи. Засучив брюки, он спустился с холма, заросшего кустарником, и вошёл в пролесок из лощёных клёнов. Я ускорила шаг, чтобы догнать его. Но и он стал идти быстрее, так что с каждой секундой расстояние между нами увеличивалось. Лишь Наташа шла какой-то мелкой походкой, и у меня создалось впечатление, что она как будто уже никуда и не спешила, хотя дождь хлестал с ещё большей силой и вмиг превратил проторенную тропинку в топкое и липкое болото. Сейчас он снова держал меня за руку и молол мне на ухо множество страстных слов. Потом я догнала Наташу и пристала к ней как банный лист, чтобы она никуда не уезжала из Кишинёва. На вершине клейкого бугорка Вова наступил на тушку мёртвой белки и какое-то зелёное вещество налипло на его туфли. Он побледнел, и нос его задрожал. Теперь он снова шёл, устремив взгляд в землю, косясь осматривал туфли и непрестанно матерился. Мы с Наташей опередили его, пока он вытирал туфли пучком травы. Я вообще не понимала – на черта, если дорога была размыта? Но он чистил их упрямо и неистово. Чем выше мы поднимались по затуманенному холму, тем дальше он оставался позади нас и всё больше становился угрюмым. В какой-то момент я перестала уделять ему уже какое-либо внимание и пустилась во все тяжкие, чтобы убедить Наташу остаться в Молдове. Откуда-то снизу Вова кричал нам, что до отъезда автобуса у нас оставалось ещё лишь двадцать пять минут. Не смотря на то, что между нами и ним было, должно быть, примерно несколько сотен метров, было слышно, как он скрипел зубами и раздражённо ворчал. Я делала нечеловеческие усилия, чтобы, с одной стороны, вытащить ноги из грязи, а, с другой стороны, подкинуть Наташе кошек на сердце и заставить остаться. Да, должна признаться, я не хотела, чтобы она покидала Кишинёв, но я боялась, что так или иначе, она уедет. Если уж быть честной, я потому-то и повела её по этой непроходимой дороге, чтобы опоздать на автобус. Впереди, среди почерневших деревьев, почти в нескольких шагах от нас, толпа полицейских разыгрывала драку. В ожидании Вовы мы забились за один из клёнов, чтобы предупредить его о том, что в лесу мы были не одни. Мы и глазом моргнуть не успели, как полицейские окружили нас, однако оставили нас в покое, услышав, что мы говорим по-русски. Словно не замечая, с кем мы столкнулись в лесу, Вова продолжал идти дальше, с тревогой посматривая на туфли, запачканные грязью. Он без остановки ворчал, совсем не волнуясь, что чуть было не нарвался на ментов, а может он их и вовсе не видел. Я схватила его за руку и дёрнула изо всех сил, желая знать, что, блядь, с ним происходит, но он вырвался и оставил меня наедине с Наташей, которая молча и задумчиво шла вперёд справа от меня. Некоторое время я не спускала с него глаз, но потом поняла, что он попросту надулся и потому-то демонстративно меня игнорировал. В любом случае, как бы часто он не обижался, каждый раз у него всё проходило. И на этот раз не было причины кипятиться слишком долго. Вот почему не он был моей самой большой проблемой, а Наташа, которая была одной из тех, кто лучше всех в Кишинёве говорил по-русски и которая навсегда уезжает в Москву, и это меня очень сильно печалило, я бы даже сказала, задевало за живое. Что касается Вовы, то я знала, что для него размолвка не могла длиться целую вечность. А вот Наташа! С Наташей было совсем другое дело, потому что она вот-вот собиралась дёрнуть из Кишинёва, и навсегда. Так вот, я никак не могла вбить себе в голову, что завтра в Панипите мне не с кем будет выпить кофе и для меня это было сродни предательству или чему-то вроде того. Пусть я и знала, что мне уже больше нечем её убедить, я торчала у неё над душой и рассказывала, как иногда я оставляла машину у Российского посольства и, навострив уши, ходила пешком по центру, считая при этом, сколько людей говорит по-молдавски и сколько по-русски, чтобы узнать, кого больше, русских или молдаван, и иногда большинство было русских, а в другой раз – молдаван, и в зависимости от этого моё настроение менялось. Месяц тому назад я припарковала машину у Российского Посольства и прошлась пешком до универмага, и в тот день я была очень счастлива, потому что почти все, кто проходил мимо меня, говорили по-русски. Но это было скорее исключением, так как с тех пор и до сегодняшнего дня, почти на каждом шагу я слышу одну только молдавскую трепню. Вчера я ходила как в воду опущенная, потому что почти все, кого я встретила на бывшем бульваре Ленина, тараторили по-молдавски, а это значило, что они были молдаванами. И даже в районе кинотеатра Патрия, где русская речь обычно преобладает, вчера вечером по-русски беседовали всего только две старушки и, вдруг, волосы у меня встали дыбом при мысли, что все русские покинули Молдову. Понимаешь, Наташа, говорила я, меня просто охватил ужас, а теперь уезжаешь и ты.

Опустив глаза в землю, Вова шёл впереди примерно в десяти метрах от нас. Он перепрыгивал через лужи, встречавшиеся ему на пути, и пел ту же песню, которую несколько часов назад напевал в ванной. Он пел и чистил подошвы туфель о покрытые росой пучки травы, в то время как я уже не церемонилась капать Наташе на мозги. Невзначай, я бросила взгляд на часы и душа у меня ушла в пятки: до отъезда автобуса оставалось всего лишь пять минут. Я дала ходу, но едва двигалась с места, словно мои туфли были наполнены свинцом. Или горящими углями, если мой взгляд снова скользил по стрелкам часов. С одной стороны, я сильно хотела, чтобы Наташа опоздала на автобус, но с другой, я не могла стать ей поперёк пути. Время от времени Наташа пронизывала меня таким виноватым взглядом, словно это не я затащила её в эти дебри. Её подавленные опаловые глаза всё время скользили в мою сторону. Она уже опоздала на автобус. Как раз в те самые секунды он покидал автовокзал, но я и словом не обмолвилась ни с Наташей, и ни с Вовой, который, не долго думая, принялся мыть туфли в луже с кристально-чистой водой. Я схватила его за руку и дёрнула изо всех сил. Запыхавшись, мы добрались до автовокзала и я не знала, радоваться мне или нет, когда обнаружила, что автобус всё ещё стоял на станции. На радостях, Наташа сковала мне шею руками. И всё-таки, я всё ещё надеялась, что она раздумает и никуда не уедет. Вова стоял как мокрая курица и затягивался сигаретой, пока я обнимала Наташу. Так или иначе, я уже даже как-то ждала, чтоб Наташа уехала, чтобы выбить дурь из его головы. Шофёр всё ещё бог знает что ремонтировал в моторе и это нервировало Наташу. Вова пел ей в унисон, тогда как я думала попытаться ещё раз убедить её не уезжать. И всё-таки, она меня не послушалась и не смотря на всё моё нытьё, села в автобус. Не знаю почему, но мне хотелось подняться к ней и за руку вытянуть её наружу. У Вовы же лицо смеялось так, словно одна из наших самых лучших подруг никуда и не уезжала. Мы стояли друг от друга на расстоянии вытянутой руки, смотрели как автобус отъезжает от перрона и он счастливо улыбался, тогда как у меня сжималось сердце. Он делал вид, что не замечает меня, хотя обычно он хмурился не больше пяти минут, после чего увивался вокруг меня с кожаной фуражкой в руках. Сейчас же, наверняка, он желал, чтобы я подошла к нему первой.

Мне хотелось побежать за автобусом и крикнуть, чтобы она никуда не уезжала. Одновременно я думала, как же, чёрт возьми, вынуть занозу из пальца и задобрить Вову. По этой причине, я разрывалась между уезжавшей Наташей и Вовой, стоявшим справа от меня и не раскрывавшим рта. В какой-то момент, я подумала, что он всё равно прибежит ко мне и, с той самой секунды, в отношении него я больше не волновалась. Тем не менее, я многообещающе ему улыбнулась, но Вова распрямил спину и хлестанул меня взглядом. Невольно мне пришлось отойти на пару шагов назад. Съёжившись на сиденье возле окна, Наташа равнодушно жевала сэндвич. В те самые мгновения, когда автобус отъезжал от перрона, мне хотелось, чтобы он снова сломался и чтобы Наташа осталась в Кишинёве ещё хотя бы на один день. Но автобус уже приближался к выезду, отчего я сильно побледнела, тем более что я не могла не заметить, что, кроме нас, никто вокруг больше не говорил по-русски. Пока я энергично махала Наташе рукой, Вова быстро покинул перрон, не дожидаясь, когда автобус выедет из вокзала, и это показалось мне верхом бесчувственности. Автобус разрывал молочный туман, покрывавший лысину склона, и больше я его уже не видела. Но, не смотря на это, я бежала за ним. Что до Вовы, то я была уверена, что он уже пребывал в хорошем расположении духа и что он ждал меня дома с бутылкой коньяка в руке. Я бежала за автобусом, потому что хотела сказать Наташе, чтобы она обязательно пошла на выборы 29 июля и проголосовала, она сама знает за кого. Я запрыгнула в жёлтый кузов такси и некоторое время, до тех пор, пока у него не лопнуло колесо, оно следовало за автобусом. Мимо со свистом пронеслось другое такси, окатившее меня грязью с ног до головы. На переднем сиденье, съёжившись, сидел Вова, но я прогнала эту экстравагантную мысль, ведь какими судьбами было ему взяться на голых холмах Дурлешть? Я стремительно ворвалась в дом, ища глазами Вову и нежно окликая его по имени, но мой любимый молчал. Как полоумная я носилась по всем комнатам, но его нигде не было видно и у меня вообще в голове не укладывалось где бы он мог быть в девять вечера. И пока я вертела головой во все стороны, меня поразил беспорядок в спальне: на постели валялась уйма презервативов, одеяло соскользнуло на пол, на мои и вовины трусы, а телевизор был включён. Я сорвала с себя грязные вещи, разула запачканные туфли и голой повалилась на постель. Немного спустя, я спрыгнула на пол и с сигаретой в зубах забегала по комнате, недоумевая, где Вова мог быть в этот час. И поскольку я никак не могла взять это себе в толк, я, не закрыв дверь, бегом выскочила на улицу и обошла все городские кафе, чтобы силой привести его домой. Сперва я пошла в Адмирал, затем в Пётр I, потом вверх, к Университету, после чего в Музкафе и всё ещё носилась по городу, до тех пор, пока день не стал тускнеть всё больше и больше. Нет, я его нигде не нашла. Глубокая и невыносимая горечь охватила меня на проспекте Молодёжи. Вдруг, я вспомнила о Наташе, и меня потянуло к ней домой, ведь, кто его знает, может она раздумала и вернулась. В большой спешке я взяла такси, из которого, тяжело дыша, вышла прямо у входа её дома и обошла его несколько раз. Снова заморосило. Капли дождя падали на меня как осиный рой. Но нет, её окна утопали во мраке. Вернувшись домой, я звякнула своим подружкам в Москве, а у меня много подруг в Москве, и попросила их 29 июля обязательно взять с собой Наташу в Посольство Молдовы, чтобы проголосовать. Всю ночь я провела с открытой дверью, не смыкая глаз до самого рассвета, а он так и не пришёл домой. То была моя первая бессонная ночь после того как десять лет я спала рядом с ним как убитая и меня было и пушкой не разбудить. Десять лет. На второй день я снова пошла его искать, хотя знала, что, на самом деле, искала иголку в стоге сена. Устав столько ходить по городу, я приземлилась в Эндис Пицце, где стала жадно глотать пиццу, чтобы восстановить силы. Одновременно я водила глазами по кафе и считала, сколько молдаван и сколько русских было в заведении. Преобладали русские, и это сразу же подняло мне настроение. И пока я изо всех сил жевала, я чуть не свалилась со стула, когда Наташа, которую не далее как вчера или позавчера я провожала на автовокзал, даже я уже не знаю, когда именно, сияя прошла мимо кафе. Поняв, наконец, что она всё-таки не уехала в Москву, моё сердце наполнилось радостью. Значит, она меня послушалась и осталась. Значит, осталась. Осталась! От радости мне хотелось прыгать на одной ноге, потому что одна из тех, кто лучше всех говорил в Кишинёве по-русски, не уехала в Москву! Да, да, она осталась и сейчас ей на шею бросился стройный и высокий молодой человек, который смотрел на неё как на цветущую черешню. Внезапно, он поднял её над землёй и Наташа закрыла глаза от удовольствия. И тогда я узнала Вову. Да, тот, кто пламенно сжимал Наташу в руках, широко и безудержно при этом улыбаясь, как никогда не улыбался мне, был никто другой, как Вова. Они оба смеялись, шумно и от всего сердца. Не долго думая, я бросила едва начатую еду и вылетела на улицу, вместе с официантом, который бежал за мной и орал, чтобы я заплатила ему за пиццу. Те двое увидели меня и растворились в толпе и я вернулась в кафе и впервые в жизни прошла по пиццерии c опущенными глазами. Я вышла на улицу, как в воду опущенная. Я была совершенно разбита, так что у меня не было никакого желания возвращаться домой или садиться за руль машины. Снова пошёл дождь, и я принялась шататься по городу. Даже не знаю, когда и как я добралась до бывшего бульвара Ленина, до отказа заполненного молодыми людьми, развивавшими триколоры над головой, точно так же я совершенно не могла понять, как, ни с того ни с чего, я оказалась у склона, по которому несколько дней назад мы взбиралась вместе с Наташей и Вовой, промокшие до нитки. Склон и сейчас был мокрым от дождя. Словно занавес, туман спускался на крутой скат, по которому, как будто недавно, мы шли втроём. Совсем того не желая, я вошла в эти дебри, покрывалом расстилавшиеся до самой долины, и стала бродить по ним одна-одинёшенька, на это раз от южного автовокзала в сторону осушённого озера в долине Валя Морилор, и чем больше я углублялась в лес, тем увереннее я была в том, что в какой-то момент, где-то среди зарослей, я обязательно наткнусь на тех двоих.